Мера Шульман
Интервьюер Ольга Егудина
С Мерой Альтеровной Шульман мы познакомились за месяц до ее восьмидесятилетия.Это невысокая седая женщина с молодыми глазами живет с мужем и дочерью в трехкомнатной квартире в одном из новых районов Санкт-Петербурга.Энергии Меры Альтеровны можно позавидовать.Её жизнь интересна и насыщена.
По роду своей кипучей деятельности она встречается со многими людьми самых разных возрастов и профессий.
Может быть ,именно это является для нее источником его неиссякаемого жизнелюбия.Удивительно ясная память Меры Альтеровны, сохранила для нас многочисленные бесценные факты и подробности ее собственной жизни,жизни ее родных,и близких,жизни целого поколения.Своими воспоминаниями она делится щедро, не считаясь со времен.Она водит нас по закоулкам своей памяти, не щадя себя,доносит для нас порой страшные и тяжелые подробности своей биографии.
Я родилась в Риге в 1925 году .К сожалению,о моих далеких предках мне ничего не известно. Самые дальние предки,о которых я могу рассказать это мои дедушки и бабушки.Причем, ни одну из бабушек я не застала в живых.Сразу хочу сказать,что больших аристократов в роду у нас не было.Моего дедушку с отцовской стороны звали Лейб Шултман.Он был сапожником,жил в Ливани,небольшом городке к северо-западу от Даугавпилса в Латвии.Его жену звали Хая-Дина.Ее девичей фамилии я не помню. Дед умер в Риге в 1930 году,и похоронен на еврейском кладбище.
Мой дедушка с материнской стороны ,Хирш-Лейб Кравец,был портным. В какой -то момент своей жизни он бросил портновское дело и стал хозяином мебельного магазина.Кажется,даже не одного.Погиб дед во время войны,в Латвийской Советской Социалистической Республике.Мы не знаем ни как он умер,ни когда это случилось.Бабушка по маме -Мера-Кренда,девичьей фамилии не помню.Я ношу имя в память о ней,новторая часть имени потерялась при получении мною паспорта.
Мои бабушки и дедушки с обеих сторон говорили только на идише. Дед по отцу носил кипу, а мамин отец был светским человеком и кипу одевал только в синагогу.Обе бабушки носили парики. Как он одевались я,к сожалению сказать не могу.
Дед с материнской стороны жил в огромной квартире в центре Риги.В квартире было пять или семь большущих комнат.После смерти первой жены,т.е моей бабушки,дед жил там со своей второй женой.
В квартире было электричество и водопровод, но ванной комнаты не было и мыться ходили в баню.Отопление было печное.Обставлена квартира была хорошей добротной мебелью того времени. Сада у них не было,ведь квартира находилась в центре города.Не могу сказать точно, была ли в доме прислуга. Кажется была горничная, но с детьми не возился никто кроме родителей.
У другого дедушки, папиного отцав маленьком латышском местечке Ливане был настоящий местечковый дом, в котором я провела первые 5 лет своей жизни.Такие дома, сохраняют свой облик на протяжении десятилетий, и поэтому думаю, в раннем детстве я застала все в том же виде,как это было задолго до меня. Прихожая там была ввиде темных сеней.Эти сени были оклеены русскими газетами. Русские буквы мне казались очень странными. И я в возрасте трех лет спрашивала маму :"Что это за каракули?"Мама называла мне буквы, так я научилась читать по русски. Вокруг дома раньше был сад, я его уже не застала. Знаю о не по папиным рассказам. Там росли сливовые деревья, они приносили хороший урожай.Дедушка посылала папу собирать сливы с земли,папа открывал калитку и впускал свиней с соседнего гойского сада, которые помогали ему быстро справиться с заданием.
Дед с материнской стороны был светским человеком. Однако, соблюдал праздники, обрезал всех своих сыновей. Синагогу посещал по праздникам и иногда по пятницам. Шабат у него в доме был скорее чем-то вроде праздничного семейного обеда. Соблюдение кашрута сводилось, в основном, к покупке кашерного мяса. Другого мяса никогда не покупали. Еврейские праздники отмечались обязательно.
Дедушка по отцу носил кипу, три раза в день молился, накладывал тфилин, Одним словом, был настоящим евреем.
Не могу ничего сказать о политических взглядах моих дедушек. Но совершенно точно знаю, что они не были членами никаких партий.
Память почти ничего не сохранила об их соседях. Из рассказа про свиней ясно, что соседи были разные: как евреи, так и неевреи. Ливны было, пожалуй, скорее еврейским местечком, но латышей там жило много. Папа рассказывал про соседа портного, МойшеСандлера. Когда он записывал снятую с клиента мерку, он писал Die, потом какая-то цифра. Затем опять Die и опять цифра. Сам он это объяснял так: ”Первое Die это Die Leng - длина, а второе Die это DieBreit - ширина.”
К сожалению, не помню ничего про друзей бабушек и дедушек, про их круг общения, помимо родных.
Когда дети бабушек и дедушек были маленькими, семьи жили в маленьких городках, поэтому отдыхать никуда не ездили, это не было принято.
К сожалению, я ничего не могу сказать о братьях и сестрах моих бабушек и дедушек.
Я не могу припомнить ничего, связанного с военной службой дедушек. Думаю, что они не имели никакого армейского опыта.
Дедушка с папиной стороны был очень молчаливым и скромным человеком. Он имел типичную внешность благообразного еврея. Часто ходил по дому в талесе с тфилином. Читал Сидур. Не играл с детьми. На его характере, вероятно, отразилось то, что у него не было одного глаза. Однажды занимаясь шитьем башмаков, он поранил глаз шилом и глаз вытек.
Другой дедушка был более общительным, любил своих внуков и занимался ими. Дедушкин магазин находился на той же улице, что и моя школа, и мы обычно встречались по утрам на автобусной остановке и ехали в одном автобусе. Это было большим счастьем для меня. Он всегда оплачивал мой автобусный билет ( а деньги на билет были уже получены у родителей), а иногда давал еще денег. Чаще всего выдаваемая сумма составляла 32 копейки-это на четыре поездки! Однажды я опоздала на автобус, успела увидеть только дедушкин развевающийся плащ. Ужасно было обидно. Дело было конечно не только и не столько в деньгах. Дедушка меня очень любил, я платила ему взаимностью, ведь я была его старшая, а в течение четырех лет и единственная внучка.
Я всегда очень любила мой родной город Ригу. Большой, красивый город, как много в нем было моих родных и друзей до войны. Как мы любили по нему гулять, назначать свидания у знаменитых часов в центре города! Не могу сказать, сколько там было евреев, но точно знаю, что много. Не могу ничего сказать о еврейской общине Риги, может быть, тогда не было такого термина. В городе было несколько синагог (запомнились названия Гоголшул, Петершул) было еврейское кладбище. Разумеется, были и раввины, и канторы и шойхеты, количество их мне неизвестно. Помню, мама покупала на рынке живых кур, резать их относили к шойхету. А когда в 1936 году родился мой брат, обрезание, как положено, на восьмой день ему делали прямо в клинике, где мама рожала. Выписали его из клиники уже евреем.
Хедеров в Риге в моем детстве уже не было. А вот мой папа кончал хедер. Ученикам гарантировалось, что после окончания этого учебного заведения они смогут написать “еврейское письмецо с русским адресом”. Такая у них была программа-максимум. Кстати, у меня сохранилось папино письмо по-русски: “Дорогие мои детки, я зив и ждоров, цего и вам зелаю”. Еврейских школ было много, самых разнообразных. Были ивритские, были идишские, были ивритские сашкеназийским уклоном. Среди школ были как светские, так и религиозные. В Риге были еврейские больницы. Каждый мог выбрать себе по кошельку: были больницы дорогие, были средней стоимости, а были и больницы милосердия для бедных. При банях были миквы.
Никакого гетто, как места компактного проживания евреев, в Риге не было. Евреи жили там, где им позволяли средства.
У моих родителей были друзья, мы дружили с их детьми, нашими ровесниками. Помню, что сначала они жили в роскошной квартире. А потом мы пошли к ним в гости. Я сначала удивилась, увидев, что мы идем совсем по другой улице. Пришли в обшарпаннуюквартиру. Оказалось, что глава семьи, их фамилия была Гершуни, потерял работу, и им пришлось подыскать жилье подешевле. Это было неприятно, но не имело никакого отношения к их еврейству.
Не могу припомнить ни одного дома в Риге, где не было бы электричества или водопровода. Не знаю ни о каких типичных занятиях евреев Риги.
Не помню особенных проявлений антисемитизма в моем детстве. Пожалуй, вспоминается только один неприятный эпизод. Однажды в парке отмечался Праздник Детей. Перед трибуной рядами по школам рассаживались ученики. Перед нами (а я училась вивритской школе) сидели ученики латышских школ. Они увидели нас, начали нас задевать. Мы просто ушли, а по дороге говорили друг другу: ” А чего мы там не видали? Гоев мы что ли не видали?” Нам было неприятно, но не обидно. Мы чувствовали себя уверенно потому, что могли выбирать для себя школу, друзей, окружение, мы не чувствовали себя связанными. У меня не было друзей из числа латышских детей, мне было достаточно своих.
Почему-то я совсем не помню никаких военных праздников. Хорошо помню Праздник детей, День матери. Помню День независимости, 15 мая. Хорошо помню красно-бело-красные латышские знамена. Помню и могу спеть гимн Латвии. Поет по-латышски. “Бог освятил Латвию, нашу дорогую родину. Бог, храни Латвию. Пусть растут латвийские юноши и девушки. Пусть нам улыбается Латвия”.
Походы на рынок не считались в нашей семье мужским занятием. Это была мамина обязанность. Папа ходил только, если мама была больна. Ходили всегда к определенным торговцам, рынок был очень большой, но мама всегда точно знала, к кому идти. Покупали продукты не только на рынке, но и в магазинах. Часто ходили в магазин, хозяином которого был один еврей. Родители подружились с ним и его женой. Их всегда приглашали на наши семейные праздники.
Важнейшие политические события тех лет я помню только на детском уровне. В 1939 году на Рижском взморье внезапно появились две девочки из Польши. Одной из них помогли устроиться горничной, а другой уборщицей в магазин к еврею-хозяину. Их поселили к друзьям моего дедушки с маминой стороны. Девочки много рассказывали о фашистских выступлениях в Польше. Для них собрали одежду, деньги и отправили их в конце лета обратно в Польшу. Они сказали, что деньги пойдут им на печурку, дома у них совсем сломалась печка. Потом я поняла, что это были отголоски будущей войны. Но уже тогда я почувствовала, как мы хорошо живем по сравнению с этими бедными девочками.
Я не помню никаких важных политических событий и не помню, чтобы мои родители обсуждали что-либо подобное. Я вообще не помню никаких политических разговоров, которые велись бы у нас дома. Мне кажется, что тогда люди были очень мало политизированы. Может быть, это свойство евреев в Латвии?
Хочу рассказать о своих родителях. Мой отец Шульман Алтер Лейбович, родился в 1901 году в Ливани, умер 9 сентября 1980 года.
Мама Шульман, урожденная Кравец ХаяГиршевна родилась 24 марта 1902, скончалась 5 июня 1966 года, похоронена в Риге на еврейском кладбище.
По своей первой профессии мой отец был закройщиком обуви. В 1930 году он нанялся приказчиком в мебельный магазин к своему тестю.
Потом он открыл и свой собственный мебельный магазин. На Гоголевской улице в Риге был Гостиный ряд, большое деревянное строение. Там было много мебельных магазинов. Отец взял один из них в аренду. С 1930 до 1940 года, т. е. до наступления Советской власти отец был его хозяином.
Мой отец был очень умным и целеустремленным человеком. Он всегда смотрел только вперед, был очень предприимчив. Но у него был очень тяжелый характер. Обидевшись на кого-нибудь из своих домашних, он мог не разговаривать с ними домашними по полгода.
Мама была гораздо более легким человеком. Она много страдала из-за тяжелого характера отца, но была за ним, как за каменной стеной.
Всех своих детей отец очень любил. Он буквально обожал своего сына, который появился через 11 лет после меня. Отец ждал сына и вместо меня, и вместо моей младшей сестры. Дочерей он тоже любил, но если мы делали уроки, а сыну в этот момент хотелось походить по столу, так он ходил. А папа говорил нам с сестрой:” Уберите тетради на минуточку”. Помню такой случай. Когда моей сестре было 5 лет, сестра она заболела дифтеритом. Пришел врач и сказал, что срочно требуется какое-то лекарство, и промедление смерти подобно. А было 12 часов ночи. Отец побежал в аптеку, которая была уже закрыта. Папа выломал дверь аптеки, рассчитывая на то, что на шум кто-нибудь прибежит. Так и случилось. Прибежал возмущенный аптекарь, узнав в чем дело, без слов отпустил лекарство, и девочка была спасена.
Мама я помню все время хлопочущей по дому. Она и готовила, и стирала, и убирала.
Родители мои сильно отличались по уровню образованности. Мама была гораздо образованнее отца. Она окончила гимназию, поэтому она хорошо знала русский язык. И меня она воспитала на русском языке. Я буквально впитала его с молоком матери. Мама договорилась с отцом, чтобы он не портил меня своим идишем, и, пока я была маленькой, папа в основном молчал. Папины родные говорили ему: ”Ой, и зачем ты взял образованную, она что ли будет считать крупу, которую кладет в котел?” А папа отвечал: ”Нет, не крупу считать, а обучать ребенка,помогать ему делать уроки”. Мой отец очень хорошо понимал ценность образования, которого ему самому так не хватало. Больше всего на свете отец стремился дать образование детям. Он так гордился, что все его дети стали инженерами! Представьте себе, что такое инженер для человека, окончившего два класса хедера и всего-то умеющего, что написать “еврейское письмецо с русским адресом”. Родным языком моих родителей был идиш. Еще оба они знали латышский, а мама еще и русский. Почти все евреи Латвии знали по 3 языка. Когда мы ходили гулять во двор, мы говорили и по-русски, и по-немецки, и на идише, и на иврите. Это был настоящий разноголосый хор. Я так удивилась, когда узнала, что в России учат по одному иностранному языку.
Моих родителей не сватали. У папы была другая девушка, которая эмигрировала в Америку. Она была дочерью хозяина того мебельного магазина, где он работал приказчиком. Папа пошел к раввину и сказал: ”Ребе, что мне делать. Я готов поехать за моей любимой в Америку”. А ребе ответил: ”Ой, ему мало еврейских девочек здесь! Он поедет в эту Америку!” Тут-то мама ему и повстречалась. Он пригласил ее в кино и пошло-поехало. Женились они, конечно, в синагоге, с хупой, по всем правилам. Одевались мои родители всегда как светские люди.
Детей у нас дома наказывали редко. Я имею в виду телесные наказания. Я ведь уже говорила, что папа переставал разговаривать, когда сердился. Но бывали и исключения, один случай мне очень хорошо запомнился. Мне было 7 лет, а моей сестричке 2 года. Мы жили на высоком первом этаже. Под нашим окном был козырек над входом в полуподвал. Я вместе с сестрой вылезла на этот навес, там мы сидели, свесив ножки. Соседи увидели нас, очень за нас испугались и обо всем рассказали маме. Мама пожаловалась папе. Я очень сильно получила ремнем, но считаю, что за дело.
Финансовое положение нашей семьи было вполне устойчиво. Мама не работала никогда в жизни. Все материальные заботы лежали на муже. Дети не знали недостатка ни в чем. Всеми деньгами распоряжался только папа. Он выдавал маме деньги на хозяйство. Если мама говорила с укором, что Зельда, жена ее брата, купила себе шубу (справедливости ради хочу сказать, что и мама без шубы не ходила) папа говорил: ”Не смотри на тех, кто выше, смотри на тех, кто ниже”. У папы было такое незыблемое правило: если он заработал рубль, на расходы он даст 50 копеек, если два рубля, на расходы рубль, половину он откладывал от любых заработков, будь они велики или малы. Маме он говорил: ” Слушай, у нас две дочки, два раза нам придется давать приданое”. Мы были хорошо одеты, жили в достатке, но в среднем, я бы сказала, достатке. У нас в школе было много детейпобогаче меня. Помню, что мои дяди, мамины братья, жили шире нас. Когда я спрашивала, почему у них на ужин подают несколько блюд, а у нас только одно, родители говорили: ”Каждому -свое”. Каждое лето мы выезжали на взморье, однако не в те места, где отдыхали мои тети и дяди, но ведь море и воздух везде одинаковы.
Когда мы вернулись в Ригу из Ливани в 1925 году папа сначала снял небольшую двухкомнатную квартирку в большом доме. Там не было ни ванной комнаты, ни комнаты для прислуги. Поэтому мы не могли нанять горничную. Там мы прожили 13 лет до 1938 года. В семье к тому времени было уже трое детей. Поэтому мы переехали в трехкомнатную квартиру, где была детская для нас с сестрой, спальня, столовая, кухня. Дом был хуже, чем предыдущий. Водопровод в доме был, но ванны опять не было. Отопление было печное. Примета того времени - дровяные сараи во дворе. Мебель у нас всегда была хорошая. Еще бы, ведь и дед, и отец - мебельщики-профессионалы! А еще папа хорошо соображал, что такое иметь двух дочек. У нас было два пианино для нас с сестрой, два спальных гарнитура: один для нас сестрой, а второй для родителей. Никаких домашних животных мы никогда не держали, отец их очень не любил. По роду своей деятельности ему приходилось бывать во многих домах. Ведь он занимался не только продажей новой мебели, но и скупкой старой для последующей реставрации. Так вот, когда отец ходил по домам смотреть мебель, он потом нам рассказывал: “Вот прихожу я на заказ, сидит такая хорошая девочка, делает уроки, а у нее на коленях - кошка. Так эта кошка как даст ей по тетради, все лапы грязные остались”. Пап, с его уважением к учебе и образованию, и представить себе не мог ничего более ужасного, чем запачкать тетрадку.
Сада у нас не было, какой сад при городской квартире.
С детьми занималась только мама, не было у нас ни нянь, ни гувернанток. Когда мой брат был маленьким, не забудьте, ведь это уже третий ребенок в семье, ненадолго взяли горничную, чтобы помочь маме по хозяйству.
Книг у нас было не очень много, в основном, светского содержания. Отношение к книгам и к чтению у моих родителей было очень разным. Папа никогда ничего не читал. Мама очень любила читать, а папа на нее за это сердился. Когда он приходил домой, он хотел бы, чтобы мама встречала его на цыпочках. А мама любили прилечь с книжкой. И тут начиналось! “ Опять эти книжки!” Он понимал и поощрял, если мама читала детям, а читать самой для собственного удовольствия - баловство! Я пошла по маминым стопам - очень любила читать. Отец не мог, да и не хотел следить за моим чтением. Мама могла бы давать мне советы, но в этом не было нужды. Я всегда была очень самостоятельной, в том числе и в том, что касалось чтения. Я перечитала всю мировую литературу. Читала я все на иврите. “Войну и мир” Л. Н. Толстого по-русски я прочла уже взрослой. Моя первая “Война и мир” была на иврите. Газеты дома были всегда, их читал даже отец. В Риге было много хороших библиотек, я много ими пользовалась, а мама предпочитала читать то, что было дома. Женщины тогда любили читать любовные романы, их печатали даже в газетах с продолжением, из номера в номер
Я не могу назвать моих родителей религиозными, но традиции они соблюдали. Брата, разумеется, обрезали. Когда ему исполнилось три года, устроили праздник обрезания волос. Ведь, согласно еврейской традиции, мальчиков нельзя стричь до трех лет. Честно скажу, что братика стригли, но праздник все равно состоялся. Отчетливо помню мацу на Песах, юлу и ханукагелд на Хануку, помню, что всегда постились на Йом-Кипур. Не уверена, что каждую субботу зажигались свечи, субботний обед у нас дома, как и у дедушки, был скорее семейным, чем религиозным событием. Синагогу мои родители посещали не особенно часто, но в праздники ходили обязательно. В синагоге у них были свои места.
Мои родители не принадлежали ни к одной партии и даже никому не сочувствовали. Когда друзья или родные пытались вовлечь моего отца в политический спор, он всегда говорил: ”Пусть они ломают голову”. Совершенно точно помню, что родители не были членами ни социальных, ни культурных организаций.
Не могу припомнить, чтобы отец имел какое-нибудь отношение к армии.
В большом городе с соседями общаются мало, поэтому мама особенно любила посплетничать с соседями по даче. Среди них было много евреев, но были и латыши.
Мои родители, как мне кажется, не выбирали себе в друзья евреев, но почему-то их друзьями оказывались в основном евреи. С коллегами отец не дружил, рассматривал их как конкурентов. На праздники у нас собирались родственники, хозяин бакалейного магазина с женой, дачные знакомые. Часто приходили родители друга моей сестры по фамилии Энтины. Помню, что его мама помогала моей маме печь пироги для гостей.
Мама со всеми детьми уезжала на все лето на взморье. Папа не брал отпуска ни разу в жизни. Его мы встречали вечером в субботу. Он приезжал только на воскресенье. У нас это называлось “целовальный сезон”, потому что, сойдя с поезда, папа нас целовал. Зимой дома этого никогда не бывало.
Что я помню о родственниках моих родителей. У мамы была старшая сестра Роза Гирш-ЛейбовнаЛифшиц, урожденная Кравец. Родилась в 1895 года рождения, погибла в 1941 году. Она работала врачом в Абренской волости в Латвии в небольшом селе.
Другая мамина сестра-Софья (Башева) Гирш-Лейбовна Клинер, урожденная Кравец. Она никогда не работала и не имела никакого образования. Жила в Риге. У ее мужа был мебельный магазин. Когда началась война, они не успела эвакуироваться, потому что их дети болели скарлатиной. Когда и как они погибли, никто не знает, но никто и никогда их больше не видел.
У мамы было четверо братьев. Расскажу, что помню о них.
Давид Гирш- Лейбович погиб во время Первой мировой войны.
Лазарь Гирш-Лейбович, мебельщик. Перед самой войной дядя Лазарь отправил жену и двоих детей к теще в маленький городок в Абренской области близко от советской границы. Мы с дядей эвакуировались в одном вагоне, наш поезд проезжал недалеко от того городка, где была его семья. Он решил сойти с поезда и попытаться их разыскать и спасти. До своей семьи он даже не дошел, его застрелили по дороге, а жену, детей и тещу расстреляли немцы. Мы узнали об этом только в 1945 году из письма соседа.
Борух Гирш-Лейбович, его жена Соня, двое детей.Ехиель и Довид. редко. Мы с ними мало дружили. Они нас не очень жаловали, мы были для них бедными родственниками. Когда началась война, к нам пришел дядя Борис, он хотел посоветоваться с моим отцом, все родные признавали папину житейскую мудрость. Над столиком моей сестры висел портрет Ленина. Дядя Борис посоветовал его немедленно снять. Больше мы никого из семьи дяди не видели.
Пинхус Герш-Лейбович, 1912 года рождения. Пережил Холокост, т. к. успел эвакуироваться вместе с женой Соней и дочерьми Миррой и Фрумой. Умер в Риге в 1988 году. Был мебельщиком. В отличие от моего отца умел писать по-русски отчеты. Папа ему завидовал. Говорил: ”Ведь у него ручка в руке.
Мой папа недолюбливал Кравецов (родственников с маминой стороны), но старался с ними ладить.Пинхус и Лазарь часто навещали нас, и мы бывали у них в гостях. Тетя Соня жила далеко, поэтому с ней мы общались меньше. Поводов для встреч с родственниками было очень много: мы вместе отмечали не только семейные, но и еврейские праздники.